*** Литературный клуб «Вечерки» ***

[vitja-knd]

Владимир Маяковский



АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ
Петров
Капланом
за пуговицу пойман.
Штаны
заплатаны,
как балканская карта.
«Я вам,
сэр,
назначаю апойнтман.
Вы знаете,
кажется,
мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
сюдой дадите крен.
А если
стриткара набита,
около
можете взять
подземный трен.
Возьмите
с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
будто в телеге.
Слезете на корнере
у дрогс ликет,
а мне уж
и пинту
принес бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок,—
поговорим
про новости в городе
и проведем
по-московски вечерок,—
одни свои:
жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе —
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе».
«Гуд бай!» —
разнеслось окрест
и кануло
ветру в свист.
Мистер Петров
пошел на Вест,
а мистер Каплан —
на Ист.
Здесь, извольте видеть, «джаб»,
а дома
«цуп» да «цус».
С насыпи
язык
летит на полном пуске.
Скоро
только очень образованный
француз
будет
кое-что
соображать по-русски.
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса — Одесса-мама,
то Нью-Йорк —
Одесса-отец.
1925

[Orthodox]

Константин Кинчев.
ИНОК, ВОИН И ШУТ

Благослови на войну,
Дом сохрани и спаси.
Так собирались в поход
Ратные люди Руси.

Так, от начала времен,
Солдату дана благодать,
С Богом надежнее жить,
С Богом легко умирать.

След звезды пылит по дорогам,
На душе покой и тихая грусть.
Испокон веков граничит с Богом
Моя Светлая Русь.

Сколько раздоров и смут
Ведала Родина-мать,
Как нас хотели согнуть,
Как нас пытались ломать.

Сколько шакалов да псов
Скалятся с разных сторон
На золото наших хлебов,
На золото наших икон.

Что собирали отцы,
Нас научили беречь
Вера родной стороны,
Песня, молитва да меч.

Так повелось от корней,
Ратную службу несут,
Всяк на своем рубеже,
Инок, воин и шут.

Качаем:
[Ссылки могут видеть только зарегистрированные пользователи]

[zeav1966]

* * *


Голуби летят над нашей зоной,
Голубям преграды в мире нет.
Как бы мне хотелось с голубями
На родную землю улететь.

Но забор высокий не пускает
И колючек несколько рядов.
Часовые с вышек наблюдают
И собаки рвутся с поводов.

Вечер за решеткой догорает.
Солнце тает, словно уголек.
На тюремных нарах напевает
Молодой уставший паренек.

Он поет как трудно жить без воли,
Без друзей, и ласковых подруг.
В этой песне было столько горя,
Что тюрьма заслушалася вдруг.

Плачут в дальних камерах девчата,
Вспоминая молодость свою,
Как они когда-то и кому-то
Говорили ласково: "Люблю..."

Даже самый строгий надзиратель
У стены задумчиво стоит.
Только он один, паскуда, знает,
Что парнишке ночь осталось жить.

А на утро грянули засовы,
Повели парнишку на расстрел,
И последним было его слово:
"Приведите сына повидать!"

И по темным, узким коридорам
Пробежал мальчишка лет пяти,
Бросился на шею с криком: "Папа!
Ты меня с собою забери!"

Вы летите, голуби, летите,
Вы летите в дальние края,
Вы родимой матушке скажите,
Что нет больше сына и отца...

[zeav1966]

* * *

Перебиты, поломаны крылья,
Дикой болью всю душу свело.
Кокаина серебряной пылью
Все дорожки мои замело.

Воровать я тогда не умела,
На базаре учили воры.
А за это им песни я пела,
Эти песни далекой поры.

Начинаются дни золотые
Воровской непроглядной любви.
Эх, вы кони мои, вороные,
Черны вороны - кони мои!

Устелю свои сани коврами,
В гривы алые ленты вплету.
Пролечу неразведанной далью
И тебя налету подхвачу.

Мы ушли от проклятой погони,
Перестань, моя крошка, рыдать.
Нас не выдадут черные кони,
Вороных уж теперь не догнать.

Я хожу и хожу, и не знаю -
Есть ли счастье на свете иль нет.
Я девчонка еще молодая,
Но душе моей - тысячи лет.

[vitja-knd]

Париж

По ночам мне является чёрный Париж,
Рассыпает глухие огни.
Иностранец, ты в смокинге рыбьем горишь
И глядишься в блестящий плавник.

Почему же так чёрен, так чёрен ты,
Словно ваксы большой вагон?
Ты являешься ночью, из пустоты,
Из погибших во тьме времён.

Подъезжает ко мне, колесом шурша,
Чёрный с серым кабриолет.
Башня Эйфеля чудо как хороша.
Мы летим, обгоняя свет.

Я забыл спросить, погоди, шофёр,
Не велик ли ночной тариф?
Сколько душ обобрал ты и в ночь увёл?
Счётчик твой отчего не горит?

Пролетаем яростный Мулен Руж,
Пролетаем музей Орсо.
Сколько мельница эта смолола душ?
Сколько весит без рамы сон?

А ведь в этих рамах висел и я.
И я видел твои глаза!
Я забыл, на что я их променял,
И сойти мне уже нельзя.

Всё, приехали. Ночь распахнула дверь,
И я, пьяный, с кем-то кружусь.
Этой ночью Армстронг поёт, как зверь,
И бокалов ускорен пульс.

И всей тяжестью этих глухих огней,
Чернотою блестящих лиц
Я раздавлен – и как мне бежать за ней,
Как сойти с шуршащих страниц?

Но лицо своё белое прячешь ты,
Ночь встаёт, как бумага бела.
Я не знаю больше такой мечты,
Где б любовь моя не жила.

[vitja-knd]

Сергей Обрадовичь

НЕГР В МОСКВЕ

Не мираж в дымящейся синеве,
И не вымысел, и не сон,—
Старый негр
На Октябрьском параде,
В Москве,
Солнцем северным озарен.

У Кремлевской стены делегат.
Перед ним
Всех Республик народы идут,—
В братстве жизнь их,
Союз их ненарушим,
И свободен и радостен труд.

Алый вихрь знамен
И песен прибой...
Ни погонщиков, ни цепей, ни слез...
Старый негр поник седой головой —
Ветер Африки негру стон донес.

...Ветер полз, извиваясь, в злых песках,
В джунглях блуждал,
В болотах глох.
Там, в тростниках, с кровью у виска,
Загнанный брат не нашел дорог.

Из Сиднея в Судан,
Из Судана в Сидней
Гнал корабли из порта в порт.
И под каждым вымпелом —
Звон цепей
И смех павианий жирных морд.

А на рынке Тимбукту
За маис гнилой
(Бился в глазах голод и страх)
Черною пальмою передо мной
Пала проданная сестра.

У хижин в ночах,
От росы до росы,
Подстерегают
Хозяйские псы.
В гнойную яму брошен, вслед
Скованный сын прохрипел привет.

Ждут на плантациях, на рудниках.
Изнемогая,
Гонца и вестей...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветер стих в камнях у ног старика.
Ветер Африки свистом плетей.
А вокруг ликовала и пела Москва.

Кто-то руку негру пожал.
И звучали на всех языках слова:
Ленин и
Интернационал...

И не вымысел, и не лживый сон:
Нерушимо народа доверие,—
Бережно пронесен
Огонь знамен
Сквозь когтистые лапы империи.

О Ленине
Делегат говорит —
Весть идет из Сиднея в Судан,
И над Конго грозный гимн гремит,
Гимн пролетариев всех стран.
1922

[vitja-knd]

Сергей Обрадовичь



КОСТРЫ


Костры на площади дымились. Головней
Дымящейся скатилось с крыши солнце,
И тихая, над сутолокой этажей,
Как на трибуну темную, бледнея,
Взошла луна.

Дыханье комкая, мороз,
Как льдина, в горле вяз, вползал
Гадюкою в прорехи и хрустел
Стеклом рассыпчатым под сапогом.

За рядом ряд:
Литейщик, я, жена,

Шахтер Донбасса, металлист Урала,
Текстильщица, строитель, бородач,
Крестьянин и в строю профессий -
С героями своих поэм - поэт.

Порою, тяжко содрогаясь,
Земля вздыхала (мерзлый грунт взрывая,
Могилу рыли у Кремля).

С балкона магний вспыхивал;
тогда
Из мглы вдруг выступали толпы,
Конь прочь шарахался, качались стены,
И в облаках испарины и дыма
Казалось все таким необычайным.

Мы шли...
И вот в настороженной тишине,
Костром огромным полыхая и звуча,
Затрепетал вдруг замкнутый простор,
Вокруг вздымались, тлея,
Обугленные колонны. И оркестр
У изголовья бился (никли
Флейт руки тонкие). Но тих
Был гроб вождя.

Вождь неподвижен был,
Как будто слушал рапорт стран,
Как будто диктовал приказ.
Был неподвижен
Почетный караул большевиков.

Тогда, на костылях шатаясь, инвалид
Снял ордена и положил у гроба.
Быть может, в этот миг пред ним
Прошли походы, штурмы, мятежи,
Где дымным ртом в упор прицелу и штыку
Кричал: "Да здравствует..." - и где шутя
Он панибратствовал со смертью,- здесь
Ломало судорогой губы и дрожала
Рука краснознаменца.

И слепец
Вдруг вышел из толпы. Он голову склонил,
Он слушал тишину, дыханье затаив;
И, мучаясь, всю тяжесть слепоты
Впервые в этот час познав,
Он раздирал рубцы сожженных газом глаз,
Чтоб увидать того,
Кто миру взор открыл.

И мать над гробом подняла ребенка:
"Запомни!.." И дитя
Навек запоминало это ложе,
Безмолвие вождя, и полчище у гроба,
И траура простертое крыло,
И пламя негасимое знамен...

И в этот миг вдруг жаркая рука
В моей руке, как встарь, затрепетала.

3

В молчании суровом
Мы шли предместьем. Над заводом
Сталелитейным извивался дым.

Мороз крепчал. И звезды осыпались,
Лохматые, как иней с темных веток.
Мы шли в молчанье. Но во мне
Звучало, не стихая, слово клятвы.

Клялись: в труде, в бою хранить
единство,
Под знаменем Советов до конца
Свершить заветы Ленина
И свой
И новый мир построить на земле...

Мороз крепчал. А в небе над Москвой
Пылало зарево: костры не угасали...

И в этот вечер, над шитьем склоняясь,
Жена не вспомнила о сыне,
Об одиночестве и о могиле,
Что затерялась в тесноте печальной
На кладбище на городском.

Глаза ее сияли. Полночь
Уже была. Но мир передо мной светлел,
Я различал шаги,
Я песню слышал вновь,
Я чувствовал пожатье
Рук дружбы и любви.
1930