* * *
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящим
Я не в силах скрыть своей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящим
Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
1924

Да, замечательные стихи. Есть у Александра Новикова альбом "Сергей Есенин". Там они замечательно исполнены. Собственно благодаря А. Новикову стихи Сергея Есенина стали для меня не пустым местом.

Кидай ссылку, послушаем
:)

Я позвоню, на днях встретимся. :)

Последнее стихотворение Есенина. 24 декабря 1925 года Есенин из Москвы приехал в Ленинград и остановился в гостинице «Англетер». Е.А.Устинова вспоминает, что 27 декабря она зашла в номер к Есенину, «Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой «паршивой» гостинице даже чернил нет и ему пришлось писать сегодня утром кровью... Сергей Александрович подошёл к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака. Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил: «Потом прочтёшь, не надо!» Стихотворение В.Эрлих прочитал только на следующий день после смерти Есенина. Напечатанное в «Красной газете» в тот же день, оно вскоре стало широко известно.
------------------------------------------
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

1925

«Москва»

Да! Теперь - решено без возврата
Я покинул родные края
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.

Низкий дом мой давно уж ссутулился
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Помереть знать судил мне бог

Я люблю этот город вязевый
Пусть обрюзг он и пусть одрях
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах

А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю не в впопад:
"Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад".

Низкий дом без меня ссутулился,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог

1922

C.E
http://www.zaycev.net/download.php?a...id=7806&kbps=8

http://www.youtube.com/watch?v=wTwXZxv_-vk

Игорь Северянин



* * *
Бывают дни: я ненавижу
Свою отчизну - мать свою.
Бывают дни: ее нет ближе,
Всем существом ее пою.

Все, все в ней противоречиво,
Двулико, двоедушно в ней,
И дева, верящая в диво
Надземное,- всего земней.

Как снег - миндаль. Миндальны зимы.
Гармошка - и колокола.
Дни дымчаты. Прозрачны дымы.
И вороны,- и сокола.

Слом Иверской часовни. Китеж.
И ругань - мать, и ласка - мать...
А вы-то тщитесь, вы хотите
Ширококрайную объять!

Я - русский сам, и что я знаю?
Я падаю. Я в небо рвусь.
Я сам себя не понимаю,
А сам я - вылитая Русь!
Ночью под 1930-й год

Игорь Северянин
* * *
О люди жалкие, бессильные,
Интеллигенции отброс,
Как ваши речи злы могильные,
Как пуст ваш ноющий вопрос!
Не виновата в том крестьянская
Многострадальная среда,
Что в вас сочится кровь дворянская,
Как перегнившая вода.
Что вы, порывами томимые,
Для жизни слепы и слабы,
Что вы, собой боготворимые,
Для всех пигмеи и рабы.
Как вы смешны с тоской и мукою
И как несносны иногда...
Поменьше грез, рожденных скукою,
Побольше дела и труда!
Сентябрь 1908

Владимир Маяковский
 

А ВЫ МОГЛИ БЫ?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
1913

Владимир Маяковский



БРОДВЕЙ
Асфальт - стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки -
сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока -
стриты.
А между -
(куда их строитель завез!) -
дома
невозможной длины.

Одни дома
длиной до звезд,
другие -
длиной до луны.
Янки
подошвами шлепать
ленив:
простой
и курьерский лифт.
В 7 часов
человечий прилив,
В 17 часов
- отлив.
Скрежещет механика,
звон и гам,
а люди замелдяют
жевать чуингам,
чтоб бросить:
"Мек моней?"
Мамаша
грудь
ребенку дала.
Ребенок
с каплями из носу,
сосет
как будто
не грудь, а доллар -
занят
серьезным
бизнесом.
Работа окончена.
Тело обвей
в сплошной
электрический ветер.
Хочешь под землю -
бери собвей,
на небо -
бери элевейтер.
Вагоны
едут
и дымам под рост,
и в пятках
домовьих
трутся,
и вынесут
хвост
на Бруклинский мост,
и спрячут
в норы
под Гудзон.
Тебя ослепило,
ты осовел.
Но,
как барабанная дробь,
из тьмы
по темени:
"Кофе Максвел
гуд
ту ди ласт дроп".
А лампы
как станут
ночь копать,
ну, я доложу вам -
пламечко!
Налево посмотришь -
мамочка мать!
Направо -
мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
Это Бродвей.
Гау ду ю ду!
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советски
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
6 августа 1925, Нью-Йорк
Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.

Владимир Маяковский



АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ
Петров
Капланом
за пуговицу пойман.
Штаны
заплатаны,
как балканская карта.
«Я вам,
сэр,
назначаю апойнтман.
Вы знаете,
кажется,
мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
сюдой дадите крен.
А если
стриткара набита,
около
можете взять
подземный трен.
Возьмите
с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
будто в телеге.
Слезете на корнере
у дрогс ликет,
а мне уж
и пинту
принес бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок,—
поговорим
про новости в городе
и проведем
по-московски вечерок,—
одни свои:
жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе —
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе».
«Гуд бай!» —
разнеслось окрест
и кануло
ветру в свист.
Мистер Петров
пошел на Вест,
а мистер Каплан —
на Ист.
Здесь, извольте видеть, «джаб»,
а дома
«цуп» да «цус».
С насыпи
язык
летит на полном пуске.
Скоро
только очень образованный
француз
будет
кое-что
соображать по-русски.
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса — Одесса-мама,
то Нью-Йорк —
Одесса-отец.
1925

Константин Кинчев.
ИНОК, ВОИН И ШУТ

Благослови на войну,
Дом сохрани и спаси.
Так собирались в поход
Ратные люди Руси.

Так, от начала времен,
Солдату дана благодать,
С Богом надежнее жить,
С Богом легко умирать.

След звезды пылит по дорогам,
На душе покой и тихая грусть.
Испокон веков граничит с Богом
Моя Светлая Русь.

Сколько раздоров и смут
Ведала Родина-мать,
Как нас хотели согнуть,
Как нас пытались ломать.

Сколько шакалов да псов
Скалятся с разных сторон
На золото наших хлебов,
На золото наших икон.

Что собирали отцы,
Нас научили беречь
Вера родной стороны,
Песня, молитва да меч.

Так повелось от корней,
Ратную службу несут,
Всяк на своем рубеже,
Инок, воин и шут.

Качаем:
http://www.mp3host.ru/name/14449.html

* * *


Голуби летят над нашей зоной,
Голубям преграды в мире нет.
Как бы мне хотелось с голубями
На родную землю улететь.

Но забор высокий не пускает
И колючек несколько рядов.
Часовые с вышек наблюдают
И собаки рвутся с поводов.

Вечер за решеткой догорает.
Солнце тает, словно уголек.
На тюремных нарах напевает
Молодой уставший паренек.

Он поет как трудно жить без воли,
Без друзей, и ласковых подруг.
В этой песне было столько горя,
Что тюрьма заслушалася вдруг.

Плачут в дальних камерах девчата,
Вспоминая молодость свою,
Как они когда-то и кому-то
Говорили ласково: "Люблю..."

Даже самый строгий надзиратель
У стены задумчиво стоит.
Только он один, паскуда, знает,
Что парнишке ночь осталось жить.

А на утро грянули засовы,
Повели парнишку на расстрел,
И последним было его слово:
"Приведите сына повидать!"

И по темным, узким коридорам
Пробежал мальчишка лет пяти,
Бросился на шею с криком: "Папа!
Ты меня с собою забери!"

Вы летите, голуби, летите,
Вы летите в дальние края,
Вы родимой матушке скажите,
Что нет больше сына и отца...

* * *

Перебиты, поломаны крылья,
Дикой болью всю душу свело.
Кокаина серебряной пылью
Все дорожки мои замело.

Воровать я тогда не умела,
На базаре учили воры.
А за это им песни я пела,
Эти песни далекой поры.

Начинаются дни золотые
Воровской непроглядной любви.
Эх, вы кони мои, вороные,
Черны вороны - кони мои!

Устелю свои сани коврами,
В гривы алые ленты вплету.
Пролечу неразведанной далью
И тебя налету подхвачу.

Мы ушли от проклятой погони,
Перестань, моя крошка, рыдать.
Нас не выдадут черные кони,
Вороных уж теперь не догнать.

Я хожу и хожу, и не знаю -
Есть ли счастье на свете иль нет.
Я девчонка еще молодая,
Но душе моей - тысячи лет.

Париж

По ночам мне является чёрный Париж,
Рассыпает глухие огни.
Иностранец, ты в смокинге рыбьем горишь
И глядишься в блестящий плавник.

Почему же так чёрен, так чёрен ты,
Словно ваксы большой вагон?
Ты являешься ночью, из пустоты,
Из погибших во тьме времён.

Подъезжает ко мне, колесом шурша,
Чёрный с серым кабриолет.
Башня Эйфеля чудо как хороша.
Мы летим, обгоняя свет.

Я забыл спросить, погоди, шофёр,
Не велик ли ночной тариф?
Сколько душ обобрал ты и в ночь увёл?
Счётчик твой отчего не горит?

Пролетаем яростный Мулен Руж,
Пролетаем музей Орсо.
Сколько мельница эта смолола душ?
Сколько весит без рамы сон?

А ведь в этих рамах висел и я.
И я видел твои глаза!
Я забыл, на что я их променял,
И сойти мне уже нельзя.

Всё, приехали. Ночь распахнула дверь,
И я, пьяный, с кем-то кружусь.
Этой ночью Армстронг поёт, как зверь,
И бокалов ускорен пульс.

И всей тяжестью этих глухих огней,
Чернотою блестящих лиц
Я раздавлен – и как мне бежать за ней,
Как сойти с шуршащих страниц?

Но лицо своё белое прячешь ты,
Ночь встаёт, как бумага бела.
Я не знаю больше такой мечты,
Где б любовь моя не жила.

:D
Сергей Обрадовичь

НЕГР В МОСКВЕ

Не мираж в дымящейся синеве,
И не вымысел, и не сон,—
Старый негр
На Октябрьском параде,
В Москве,
Солнцем северным озарен.

У Кремлевской стены делегат.
Перед ним
Всех Республик народы идут,—
В братстве жизнь их,
Союз их ненарушим,
И свободен и радостен труд.

Алый вихрь знамен
И песен прибой...
Ни погонщиков, ни цепей, ни слез...
Старый негр поник седой головой —
Ветер Африки негру стон донес.

...Ветер полз, извиваясь, в злых песках,
В джунглях блуждал,
В болотах глох.
Там, в тростниках, с кровью у виска,
Загнанный брат не нашел дорог.

Из Сиднея в Судан,
Из Судана в Сидней
Гнал корабли из порта в порт.
И под каждым вымпелом —
Звон цепей
И смех павианий жирных морд.

А на рынке Тимбукту
За маис гнилой
(Бился в глазах голод и страх)
Черною пальмою передо мной
Пала проданная сестра.

У хижин в ночах,
От росы до росы,
Подстерегают
Хозяйские псы.
В гнойную яму брошен, вслед
Скованный сын прохрипел привет.

Ждут на плантациях, на рудниках.
Изнемогая,
Гонца и вестей...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветер стих в камнях у ног старика.
Ветер Африки свистом плетей.
А вокруг ликовала и пела Москва.

Кто-то руку негру пожал.
И звучали на всех языках слова:
Ленин и
Интернационал...

И не вымысел, и не лживый сон:
Нерушимо народа доверие,—
Бережно пронесен
Огонь знамен
Сквозь когтистые лапы империи.

О Ленине
Делегат говорит —
Весть идет из Сиднея в Судан,
И над Конго грозный гимн гремит,
Гимн пролетариев всех стран.
1922

Сергей Обрадовичь



КОСТРЫ


Костры на площади дымились. Головней
Дымящейся скатилось с крыши солнце,
И тихая, над сутолокой этажей,
Как на трибуну темную, бледнея,
Взошла луна.

Дыханье комкая, мороз,
Как льдина, в горле вяз, вползал
Гадюкою в прорехи и хрустел
Стеклом рассыпчатым под сапогом.

За рядом ряд:
Литейщик, я, жена,

Шахтер Донбасса, металлист Урала,
Текстильщица, строитель, бородач,
Крестьянин и в строю профессий -
С героями своих поэм - поэт.

Порою, тяжко содрогаясь,
Земля вздыхала (мерзлый грунт взрывая,
Могилу рыли у Кремля).

С балкона магний вспыхивал;
тогда
Из мглы вдруг выступали толпы,
Конь прочь шарахался, качались стены,
И в облаках испарины и дыма
Казалось все таким необычайным.

Мы шли...
И вот в настороженной тишине,
Костром огромным полыхая и звуча,
Затрепетал вдруг замкнутый простор,
Вокруг вздымались, тлея,
Обугленные колонны. И оркестр
У изголовья бился (никли
Флейт руки тонкие). Но тих
Был гроб вождя.

Вождь неподвижен был,
Как будто слушал рапорт стран,
Как будто диктовал приказ.
Был неподвижен
Почетный караул большевиков.

Тогда, на костылях шатаясь, инвалид
Снял ордена и положил у гроба.
Быть может, в этот миг пред ним
Прошли походы, штурмы, мятежи,
Где дымным ртом в упор прицелу и штыку
Кричал: "Да здравствует..." - и где шутя
Он панибратствовал со смертью,- здесь
Ломало судорогой губы и дрожала
Рука краснознаменца.

И слепец
Вдруг вышел из толпы. Он голову склонил,
Он слушал тишину, дыханье затаив;
И, мучаясь, всю тяжесть слепоты
Впервые в этот час познав,
Он раздирал рубцы сожженных газом глаз,
Чтоб увидать того,
Кто миру взор открыл.

И мать над гробом подняла ребенка:
"Запомни!.." И дитя
Навек запоминало это ложе,
Безмолвие вождя, и полчище у гроба,
И траура простертое крыло,
И пламя негасимое знамен...

И в этот миг вдруг жаркая рука
В моей руке, как встарь, затрепетала.

3

В молчании суровом
Мы шли предместьем. Над заводом
Сталелитейным извивался дым.

Мороз крепчал. И звезды осыпались,
Лохматые, как иней с темных веток.
Мы шли в молчанье. Но во мне
Звучало, не стихая, слово клятвы.

Клялись: в труде, в бою хранить
единство,
Под знаменем Советов до конца
Свершить заветы Ленина
И свой
И новый мир построить на земле...

Мороз крепчал. А в небе над Москвой
Пылало зарево: костры не угасали...

И в этот вечер, над шитьем склоняясь,
Жена не вспомнила о сыне,
Об одиночестве и о могиле,
Что затерялась в тесноте печальной
На кладбище на городском.

Глаза ее сияли. Полночь
Уже была. Но мир передо мной светлел,
Я различал шаги,
Я песню слышал вновь,
Я чувствовал пожатье
Рук дружбы и любви.
1930

Дядя Ваня
http://krsvwww.livejournal.com/209206.html?mode=reply

В 1970 году в Москве, в издательстве «Молодая гвардия» вышел мой роман «...Отдаешь навсегда». Очевидно, история молодого человека, жестоко искалеченного даже не войной, а ее эхом — он наступил на мину, ржавевшую в лесу, где некогда шли бои, тронула сердца читателей, потому что вскоре посыпались письма. Сотни, тысячи писем — ни одна моя книга, кроме, может быть, повести «Ветер рвет паутину», не вызывала такой огромной почты. Инвалиды, люди отчаявшиеся, обездоленные, писали о том, что Саша Левашов своим несгибаемым мужеством и волей к жизни помогает им выстоять, справиться со своими бедами. Больше всех было писем из Бобруйска и от бобруйчан, рассыпанных по всей стране. Хотя я прямо не назвал город, по описанию улиц, школы за железнодорожным переездом, мармеладной фабрики, песчаного пляжа на берегу Березины и другим каким-то приметам они безошибочно определяли, где происходит действие книги.

Однажды, разбирая очередную груду писем, — а я старался ответить на каждое, я выудил из конверта листок, вырванный из школьной тетради в клеточку и коряво исписанный химическим карандашом. Прочел, и у меня обмерло сердце, хотя прибыло письмо не из моего родного города, а из неведомого мне Краснодара. Оказалось, что это весточка из далекого прошлого. Она жестоко вырвала мня из моего уютного мирка и опрокинула назад, в детство, которое, казалось, уже стало забываться за дымкой лет, восстановив прервавшуюся связь времен.

«Миша, — говорилось в письме, — если ты сын Рахили и Нёмы из Бобруйска, то ты должен вспомнить меня. Я Иван Филимонович Сороколит, дядя Ваня, как ты меня называл, когда жил в Осиповичах у бабушки, муж тети Розы, сестры твоей матери. Когда освободили Белоруссию, я написал с фронта десяток писем в Осиповичи и Бобруйск, чтобы узнать, что с моей семьей. Одно такое письмо дошло до твоей мамы, когда вы вернулись из эвакуации. Она написала мне, что моя дорогая Розочка и наши дочери Лариса и маленькая Ирочка погибли в осиповичском гетто от рук фашистских палачей. Погоревав, я решил в Белоруссию не возвращаться — никто меня там больше не ждал. Демобилизовавшись по ранению, уехал на родину, в станицу под Краснодаром. Через несколько лет женился, у меня уже взрослые сын и дочь. Прошло почти тридцать лет, а воспоминания о прошлой нашей жизни не дают мне покоя. Я очень хотел бы побывать там, где похоронены в сырой земле моя молодость и моя первая любовь, встретиться с вами, поговорить...»

Господи, Боже мой, дядя Ваня!.. Я словно наяву увидел перед собой статного лейтенанта с двумя малиновыми кубарями в петлицах, туго перепоясанного широким ремнем с портупеей, с командирской планшеткой и пистолетом в кобуре на боку, в фуражке со звездочкой, из-под которой выбивался кучерявый льняной чуб, и веселыми голубыми глазами, и меня обдало жаром, как из раскаленной печи.

Почти о Бобруйске
 

Улочки потерянных окраин / Елена Карелина (Glyadsheim)

............. странности и тайны,
Город, полный мифов и примет…
Улочки потерянных окраин –
Не парадный глянцевый портрет,

Тот, который золотом ослепит
И роскошной пышностью своей.
Двухэтажных домиков нелепость,
Горечь постаревших тополей,

Что в июне будут виновато
На дорожки белый пух стелить.
Запахи смородины и мяты…
Беспокойство легкое томит.

На асфальте трещины, то травы
По весне приходят в этот мир.
Здесь искать напрасно будешь, право,
Рококо, барокко и ампир.

В запустенье бывшие заводы,
Мхи ползут по красным кирпичам.
Тихо в переулках, только бродят
Вечерами эхо и печаль.

В зарослях жасмина и сирени
Спит фонтан и грезит о былом.
На скамейке лежа, дремлет время
Одичалым брошенным котом.

............. странности и тайны,
Город, полный мифов и примет…
Улочки потерянных окраин –
Позабытой повести сюжет.

Очень нежные женские стихи
 

Возвращайся / Елена Кепплин (Lenn)


Ночь неслышно колышет ветви,
Как сплетённые невода.
Возвращайся, родной и светлый,
Ты – живая моя вода.

И Луна, ослепив сияньем,
Бьётся рыбкою золотой.
У меня лишь одно желанье:
Возвращайся, желанный мой.

Я тебя целовала в губы,
На дорогу перекрестив.
Будет в небе Луна на убыль,
Будет в сердце любовь расти.

Будем с ночью прощаться вместе
И такую встречать зарю,
Что ни в сказке сказать, ни в песне,
Вот стихами и говорю.

Очень необычные стихи
 

Предчувствие / Елена Кепплин (Lenn)

Мы крылья вырезали из бумаги,
Мы знали – высота недалека.
И встреча с небом, будущий мой ангел,
Заложена в спирали ДНК.

Похожи на распятие ключицы,
И хочется губами к ним припасть.
Я знаю, мы не сможем приземлиться,
И налетаться не сумеем всласть.

И нежность лебединая в повадках
Вовеки наших душ не разомкнёт.
Мы кожей воспалённой на лопатках
Предчувствуем великий перелёт.

Нас примут в стаи ангелы и пташки.
И вздрогнут наши тени на стене,
И вскрикнут белоснежные рубашки
Разорванною тканью на спине.

Александр Вертинский

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам, под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразию,
Что и так уже скоро мы начнем голодать.

Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне!

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
1917

Игорь Тальков

Россия

Листая старую тетрадь,
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
Из мрачной глубины веков
Ты поднималась исполином,
Твой Петербург мирил врагов
Высокой доблестью полков
В век золотой Екатерины.
Россия...

Священной музыкой времен
Над златоглавою Москвою
Струился колокольный звон,
Но, даже самый тихий, он
Кому-то не давал покоя.
А золотые купола
Кому-то черный глаз слепили:
Ты раздражала силы зла
И, видно, так их доняла,
Что ослепить тебя решили.
Россия...

Разверзлись с треском небеса,
И с визгом ринулись оттуда,
Срубая головы церквям
И славя красного царя,
Новоявленные иуды.
Тебя связали кумачом
И опустили на колени,
Сверкнул топор над палачом,
А приговор тебе прочел
Кровавый царь — великий... гений.
Россия.

Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
О, генеральская тетрадь,
Забитой правды возрожденье,
Как тяжело тебя читать
Обманутому поколенью.
Россия!!!

Ирина Столова
 

Загадочная еврейская душа

Сара с Борухом бранятся
Дни и ночи напролет.
Трудно мужу оправдаться,
Грозит бежать в аэропорт.

Жена его держать не станет,
- Лети подальше, “мать твою”…,
Но Сара мужа обожает
И он - евреечку свою:D

(автор неизвестен)

Рядом открылась новая аптека. На бэйджике у продавца ( фармацевта-провизора) написано: "Аптек-менеджер Марина".
Что такое Аптек-менеджер, я думал долго, недавно узнал..
Стою в очереди, впереди парень лет 25, потом дед, еще с Деникиным красных рубал, и собственно я.
За прилавком та самая Аптек - менеджер Марина, бабища размером 1000Х1000Х1000 годов этак ближе к 60.
Парень (П): - Упаковку презервативов..
Аптек-менеджер (АМ): - А Вам ЗАЧЕМ?
(Парень) в ступоре... (П): - А Вам не все равно?
(АМ): - Ну я же должна помочь Вам выбрать...
(П): - Да б*ядь, шарики надувать буду!!!
(АМ): - Тогда берите exstra strong они прочные..
(П) в шоке....
(П) не стесняясь выражений: - А если у меня во время этого процесса х@й встанет?
(АМ):
- Если на мужика, то у нас для анального секса только "Голубая луна" а если на девушку то сейчас мы Вам что нибудь подберем...
Очередь катается по полу, парень сине-красного цвета...
(АМ) продолжает вещание на всю аптеку: - Есть с пупырышками, с колечками, супер тонкие, спермицидные...
Парня совсем переклинило...
(АМ): - А Вы оральный секс планируете?
(П): - С кем?
(АМ): - А это все равно, презервативы для орального секса, подходят как и мужчинам так и женщинам...
(П): - Да мне уже вроде не надо...
(АМ): - Да, Вы не волнуйтесь, есть все цвета и размеры, Вам рекомендую зеленые, под цвет глаз.
Очередь в коме, парень смотрит на все это о(чум)евшими глазами с улыбкой дебила на лице..
(АМ): Есть ароматизированые, вам понюхать принести?
Дед (Д): Че, использованный что ли? Они ж герметично упакованные!
Народ лежит.
(АМ) обращаясь к Парню: - Какие брать будете?
(П) направляясь к двери: - Спасибо, уже по"б@лся..
(АМ) деду: - А Вам, что?
(Д): - Калоприемник и фенозепам!
(АМ): А вам ЗАЧЕМ?

P.S. За аспирином я не достоялся

Михаил Круг - Владимирский централ

Весна опять пришла,
И лучики тепла
Доверчиво глядят в мое окно.
Опять защемит грудь, и в душу влезет грусть
По памяти пойдет со мной...

Пойдет разворошив
И вместе согрешим
С той девочкой что так давно любил
С той девочкой ушла
С той девочкой пришла
Забыть её не хватит сил.

Владимирский централ - ветер северный,
Этапом из Твери шел немеренно,
чежит на сердце тяжкий груз.
владимирский централ - ветер северный,
Когда я банковал жизнь размеренно,
Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз.

Там за окном ззка
Проталина тонка
И всё, что не долга моя судьба
Я радуюсь что здесь
Хоть это-то, но есть
Как мне твоя любовь нужна...

Кучин Иван - Белый лебедь


Я пишу тебе, мама, из глубин Саликама,
Где конец всем надеждам, и дорогам тупик.

Где луна вне закона, над запретною зоной мама
Покотилась по небу часовому на штык.

А в холодных бараках, цепь гремит на собаках,
Нас солдаты пинками, выгоняют во двор.
Чтобы я рассписался, от тебя отказался мама,
И публично признался, что я больше не вор.


С этой жизнью блатою, я знаком судьбою,
Мой отец пыл зарезан еще в сучьей войне.
За дела воровкие, и за судьбы людские мама
Может скоро придется жизнь положить и мне...

Мою душу на небо заберет белый лебедь,
А меня закопают, не отыщишь следа.
Чтож судьба знать такая, ты прости дорогая мама,
Что твой сын не вернется уж к тебе никогда.

ПАЦАНЫ

Погибают пацаны утром солнечным
Когда все вокруг живет пробуждается
Когда как слеза роса струйкой тонкою
По траве и по цветам разлевается
Когда птицы запоют песни звонкие
И влюбленные проснувшись целуются
Погибают пацаны утром солнечным
Когда все рассветом любуются

Погибают пацаны днями светлыми
Когда там над головой небо чистое
Днями зимними осенними летними
Когда осень занесет землю листьями

Погибают пацаны днями хмурыми
Когда солнце пропадет за туманами
Когда ветер сумашедший беснуется
И рыдают днем тучи рваные

Погибают пацаны ночью черную
Когда люди не выходят на улицы
Когда кружит тишина черным вороном
И на небе крест из звезд нарисуется

Погибают пацаны ночью лунную
И не спят во тьме ночной только матери
И гуляет смерть костлявая глупая
От рождения до распятия

Пацаны прошепчет ветер
Пацаны заплачут тучи
Пацаны на этом свете
Нам когда-то станет лучше
Пацаны пусть талым снегом
Наша боль уйдет ручьями
Пацаны ведь там на небе
Все равно вы вместе с нами.

Что так грустно? "Пацаны" - что-то похожее читал или слышал. Кто автор?
А вообще стихи для души и от души. Сколько войны и региональные конфликты уложили молодых ребят, пацанов? Одному богу известно...

Сергей Доренко единственный журналист, о котором есть персональный анекдот:

«Вечерний эфир программы «Время».
Доренко: «В Антарктике начался массовый падеж пингвинов.
Пингвины мрут тысячами, их трогательные маленькие тушки то тут, то там торчат из снега.
Вы спросите: «При чем здесь Лужков?» Лужков - ни при чем. Лужков - всегда ни при чем.
Всего доброго»

Товарищ! Труженик! Братишка!
На РТС, ММВБ
Ты должен голубые фишки
Купить немножечко себе!

Ты должен подсобрать наличных
И, сэкономив на жратве,
У спекулянтов заграничных
Купить хоть акцию, хоть две!

Потом, коль ты рабочий честный,
И коль тебе Россия – мать,
То государству безвозмездно
Ты должен акции отдать.

Ему видней, как их пристроить,
Чтоб оборону укрепить,
Ведь время нынче непростое,
Кругом враги твои, етить!

И взмоют в небо курсы акций,
Захватит это ралли дух,
И будет индекс в небо мчаться,
И дорастёт до тысяч двух!

В Нью-Йорке захлебнутся ядом,
Из Токио раздастся вой,
Когда наш брокер станет рядом
С рабочим в спайке вековой!

Все хорошо, my dear Кондолиза
Вук Задунайский
(по мотивам Л.Утесова)

Райс:
Алло, алло, мой генацвали,
Давно в Тбилиси не была.
Как там дела у вас в Цхинвали?
Как там в Абхазии дела?

Саакашвили:
Всё хорошо, my dear Кондолиза,
Дела у нас хухры-мухры,
Жаль только вам мы в качестве сюрприза
Не вышлем бочку Хванчкары.

С ней ерунда, пустое дело,
На складе бочка погорела,
А в остальном, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, всё хорошо!

Райс:
Алло, алло?
Михо, какая драма,
Моя сгорела Хванчкара,
Но почему, Михо, твоя охрана
Пожар складской не пресекла?

Саакашвили:
Всё хорошо, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, как никогда,
Для кандидата в НАТО все капризы
Судьбы – сплошная ерунда.

А с бочкой что - пустое дело!
Она со всем портом сгорела,
А в остальном, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, всё хорошо!

Райс:
Алло, алло?
Мой генацвали!
Какой неслыханный удар!
Как вы под боком это проморгали?
В каком порту у вас пожар?

Саакашвили:
Всё хорошо, my dear Кондолиза,
Живем мы в общем без проблем,
А если есть какие-то сюрпризы -
Скорей смотрите CNN.

Сгорели базы с портом вместе,
Пылает в Поти все предместье,
А в остальном, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, всё хорошо!

Райс:
Алло, алло?
Михо, сгорели базы?
Ах до чего ж мне тяжело!
Нам CNN тут врет – скажите сразу,
Как это всё произошло?

Саакашвили:
Хотели мы, my dear Кондолиза,
Задрать абхаз и осетин,
По вашим текстам дали антрепризу,
Медведа, думали, позлим.

И мы напали на Цхинвал,
Но там Медвед давно нас ждал,
Ударил «Град» и «Искандер»,
Пожег он наши БТР,
Мы не доели свой чурчхел,
И Путин быстро нас уел,
В засаде армия сидит,
Из калашей по нам палит,
А тут Багапш и начудил,
В Кодори фронт второй открыл,
А «сушки» по небу летят,
Бомбят нам базы все подряд,
И вентиль с нефтью перекрыт,
Баку-Джейхан давно горит,
Потом кадыровцы пришли
И нас конкретно на…бли,
Приплыл тут крейсер – как в кино
Пустил он весь наш флот на дно,
Послал нам снайперов ГУАМ,
И вот ГУАМ трещит по швам,
Дымятся базы и порты,
А в русских СМИ сидят скоты,
Россия всюду, там и тут,
К Тбилиси русские идут,
Взываем к помощи ООН
И шлем депеши в Вашингтон,
Гэбня нас рубит на шашлык,
И демократии кердык,
Медвед всем нам устроил шмон,
И уже поздно пить боржом,
Он порт наш в Поти разбомбил,
Снаряд тут в склад и угодил,
На складе ж бочка Хванчкары
Пропала, не хухры-мухры.

А в остальном, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, всё хорошо!

(с) Вук Задунайский

АПД: по рекомендации Змея Какойты заменен на Багапша - в целях реконструкции исторической правды
запись создана: 15.08.2008 в 14:15

Ещё вариант, как кому понравится:

Высоты взяли мы вночи:
Цхинвали видно с высоты;
Влепили залповым огнем
И было видно, словно днем.
Ввели мы танки в Цхинвали:
Больницу и дома долбли.
Но осетины не сдались
И танки жгли - какой сюрприз!
Еще раз градами прошли:
Конкретно выжгли Цхинвали,
И сразу выслали спецназ --
Спецназ всех резал, словно ас.
Но порубали всех их в фарш:
Послали срочников на марш.
Но тут и русские пришли
И всех их нафиг размели.
Мы потерпели сутки там,
Но дальше - просто жопа нам.
И обдрыставшись прям в портки
Все драпанули как могли.
Как ветер веет по горам,
Мы разбежались по домам.
А в Поти русский негодяй
Окурок бросил: ай-яй-яй!
А склад как факел запылал:
И бочке той кирдык настал.

А в остальном, my dear Кондолиза,
Всё хорошо, всё хорошо!

Памятник
 

"Когда она из ванны вылезала,
Её нога запуталась в клеёнке,
Что тотчас повлекло паденье тушки
И взмах нескромный сисек врастопырку.
Две маленькие пятки описали
Дугу нежнейше-розового цвета,
И сократилось девок поголовье" -
Гласила надпись на её надгробье.

mbrhh, вот этот стишок примерно в том же стиле, зацени:
:rolleyes:

Груди тряпкою висят в цвете юных лет.
Весь измят испорчен зад - прежнего уж нет.
А что ниже пупа там, то скажу два слова.
Без усилий старика протолкнёшь любого.
(с)


Я нашёл её в постели...

Утром красит нежным цветом...
Где румянец на щеках?
Где глаза? Где страсть? Где ЭТО?
Где истома на губах?

Жуть...Помятые ресницы.
И вообще не видно глаз.
Современные девицы...
Где была на этот раз?

Я русский.
Вторник, 21 Августа 2007 г. 09:11 (ссылка)

Да я не верю. Бога нет.
Не для меня. Закрылся на обед.
Так научили. В этом я.
И неплохие - учителя.

Но русский я. Хоть и без веры.
Хоть в православии я серый.
Хоть без креста, но суть в ином.
Не всё измерится крестом.

Я русский. Точно. Без изъяна.
И слово первое - конечно, "мама".
И сказки русские, блины и печь.
И Пушкин, и родная речь.

И книги, и душа народа.
И лес, и русская природа.
И молоко парное в шесть утра,
История, трёхкратное "ура"...

Я русский. С русскою душою.
Никто не знает, что это такое.
Но знаю точно - дело не в кресте.
И я уверен в этой правоте.